Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
– Впрочем, – победно улыбнулся брат, – я в своей мужской силе не сомневаюсь…, – прозрачные, светло-голубые глаза были спокойны. Макс тоже не сомневался, но средства проверить это у него не было. Оберштурмбанфюрер не хотел осложнений. От него ожидали законного брака. Макс, довольно брезгливо, относился к деятельности общества «Лебенсборн». Отто, тамошний активист, предлагал и ему, и Генриху, осчастливить тщательно отобранных девушек арийским потомством.
– Генрих на меня похож, – понял Макс, – он в подобных вещах скромен, как папа. После смерти мамы папа даже не ухаживал за женщинами. По крайней мере, не на наших глазах. Отто, наверное, в себе уверен, потому, что у него с десяток детей родилось, в борделях…, – Макс поморщился. Он напомнил себе, что, по возвращении в Берлин, надо поговорить на Принц-Альбрехштрассе о будущей секретарской должности, для Эммы:
– Встретит кого-нибудь из молодых коллег, аристократа, выйдет замуж…, – Макс замер перед небольшой картиной, в простой раме.
Он видел «Молочницу» Вермеера, в Риксмузеуме. Макс едва заставил себя оторваться от лазоревого цвета, от четкого очерка фигуры, на белой стене:
– У герра Питера такие глаза, – вспомнил он, – как летнее, глубокое небо. Интересно, его из тюрьмы выпустили? Наверное, нет. Мосли с Дианой до сих пор сидят. Они всех британских фашистов интернировали. Ничего, скоро Люфтваффе разрушит Лондон, они запросят пощады.
Фюрер выступил с речью, где предлагал Британии перемирие, но никто и не ожидал, что Черчилль пойдет на такое. Лондон отверг все условия, предложенные Германией.
– Пусть расплачиваются…, – Макс любовался мягким светом жемчужной сережки, повернутым к нему, робким, девичьим лицом. Губы она немного приоткрыла. Девушка была словно цветок, глаза скромно смотрели на него. Макс взялся за ручку:
– Косуля…, Она не похожа не Элизу, но взгляд одинаковый. От 1103 подобного никогда не дождешься, а ведь я с ней ласков, терпелив, разрешаю прогулки. Истинно сказано, евреи, жестоковыйный народ. Их не сломаешь. Но мы и не собираемся ломать, мы их уничтожим…, – Макс вписал в блокнот название картины. По его мнению, весь Вермеер должен был отправиться в Линц.
Обед накрыли в хорошем, тоже закрытом для посетителей, ресторане, по соседству с королевским дворцом. Голландская королева, с детьми и мужем, бежала в Британию, перед вторжением. Макс знал, что в Лондоне хватает правительств в изгнании:
– Французы, с де Голлем, поляки, голландцы. Британцы поддерживают бандитов, в Европе, так называемых партизан. В Польше они этим занимаются. Мы будем их вешать…, – подали нежный суп из спаржи, со сливками, копченого лосося, и запеченного цыпленка, с молодой картошкой. Макс ел один, в большом зале, с видом на кованую решетку королевского дворца. Над зданием развевались флаги со свастиками. Вход в ресторан охраняло гестапо. День выдался отменным, жарким. Он расстегнул верхние пуговицы на кителе:
– Здесь можно себя чувствовать в безопасности, как в Париже, как везде в Европе. Остались Балканы, однако мы о них позаботимся весной…, – на чистой странице блокнота значилось: «Лувр».
Макс был недоволен, что французам удалось эвакуировать коллекции. По всему выходило, что мальчишку придется привозить из Саксонии в Берлин, и допрашивать, с пристрастием. Товарищ барон, еще в бытность куратором, по сведениям, полученным от мадам Шанель, занимался вывозом картин. Записав «де Лу», Максимилиан вспомнил, что у 1103 имелся брат, летчик:
– Он в Мадриде подвизался,– недовольно пробормотал Макс, – надо проверить, по спискам из лагерей. Позаботиться о нем, если он в Германии…, – фон Рабе не хотел, чтобы кто-то из семьи 1103 даже ногой ступил на землю рейха, пусть и военнопленным:
– Она слишком нам дорога…, – Макс достал из портфеля итальянской кожи невидную папку.
Сведениями поделился Муха, на лесной встрече. Макс не стал интересоваться, откуда советской разведке известно о подобном:
– Впрочем…, – он отпил незаметно появившийся кофе, в серебряной чашке, – понятно, что у них есть люди в Америке. Даже фото прислали, явно не из личного дела…, – чикагский журналист, мистер О’Малли, награжденный за доблесть лично генералом Франко, развалился на парковой скамейке, в джинсах и спортивной рубашке. Круглые очки блестели на солнце, темные волосы немного растрепались. Мистер О’Малли жевал сосиску в булочке.
– Приятного аппетита, господин Меир Горовиц, – пожелал Макс: «Еврей, к тому же».
На обороте снимка, разборчивым почерком Мухи, значилась настоящая фамилия мистера О’Малли:
– Надеюсь, мы встретимся, очень скоро…, – закурив Camel, он щелкнул пальцами в сторону молчаливого хозяина заведения. Кофе оказался отличным. Макс решил выпить еще чашку.
Длинные пальцы, с коротко стрижеными ногтями, уверенно вскрывали тайник в половицах. Дорогой друг, как Генрих, невольно, называл доктора Горовиц, стояла на коленях. Жакет она сняла, бросив на старый, потрепанный диван в гостиной. К стене придвинули узкую кровать, застеленную шерстяным одеялом, с плоской подушкой. Спальни здесь не имелось. Маленькая кухня блестела чистотой. В передней, в стене, открывалась дверь кладовки. Доктор Горовиц попросила Генриха достать чемодан. Они выпили кофе, фон Рабе предложил вымыть посуду. Дорогой друг посмотрела на него безмятежными, голубыми глазами:
– Если вы хотите проверить ванную, можете не стесняться. Здесь нет камер и записывающих устройств. Это безопасная квартира, – Генрих, почему-то, покраснел. Ванную отделали коричневой, скромной плиткой. Кроме дешевого мыла, коробочки с зубным порошком и полотенца, в ней больше ничего не было.
– Не придерешься, – одобрительно сказал Генрих, вернувшись на кухню с чистыми чашками и кофейником. Дорогой друг складывала в бумажный пакет окурки, и картонную упаковку из «Кухни Суматры». Генрих, с удивлением, заметил пачку женских журналов:
– Кэрол Ломбард подарила Кларку Гейблу автомобиль, украшенный рисунками сердец…, – прочел Генрих, на обложке. Дива опиралась на капот лимузина, в широких брюках и тонком, перехваченным на талии ремнем, свитере. Светлые локоны спускались на плечи:
– Вы на нее похожи…, – Генрих кивнул на актрису: «В моем городе показывают американские фильмы».
Квартира была безопасной, однако осторожность, все равно, не мешала.
За кофе они с доктором Горовиц не называли друг друга по именам. Генрих представился, поднимаясь вслед за женщиной по скрипучей, деревянной лестнице, на третий этаж дома. Чулок она не носила, стройные ноги немного загорели. Туфли она надела почти без каблука, но и в них была выше Генриха. Заслышав его имя, женщина обернулась. Она стояла на верхней ступеньке, Подняв глаза, Генрих уперся взглядом в пуговицы ее блузки, тонкого хлопка. Шея была обнажена, белая кожа уходила вниз. Она прикусила губу: «Максимилиан фон Рабе ваш родственник?»
– Старший брат, – угрюмо ответил Генрих.
Балкон выходил на зады дома, к блестящему под жарким солнцем каналу. Внизу жильцы устроили огород и курятник. Они курили, глядя на моторную лодку, у рыночной пристани, на баржи с пустыми ящиками для овощей. Доктор Горовиц, быстро, рассказала, что не может ни покинуть Голландию сама, ни увезти сыновей.
– Я должна была отправиться в Польшу, в начале лета. Я вам покажу свои документы. Однако я не могла уезжать, не узнав, что с мальчиками…, – она повела сигаретой в воздухе, – и у меня раненый на руках, мой парижский родственник. Он оправился, во Францию собирается. У него семья, мать, инвалид, и невеста. Он переправит их в безопасное место, и вернется. Будет сражаться…, – она запнулась: «Простите».
– С нацистами, – спокойно сказал Генрих:
– Вы говорили, что Мишель пропал без вести. Я выясню, что случилось. Если он в Германии, я помогу ему бежать…, – Генрих подумал, что Макс, наверняка, знает, где Мишель де Лу. Брат умел держать язык за зубами, и дома о подробностях работы не распространялся. Генрих решил:
– Такое я у него выведать смогу. В конце концов, просмотрю списки военнопленных. У меня есть и примерная дата, и место, где его в плен взяли…, – документы в рейхе держались в строгом порядке. Никого не расстреливали, не вешали, и не гильотинировали, без соответствующего приказа, и выставления счета семье, если она проживала в Германии, и сама не находилась в концентрационном лагере. Родственники казненного оплачивали услуги государственного защитника. Сохранялась видимость того, что правосудие, в рейхе, действительно существует.
Адвокаты, выступая на таких фарсах, говорили, что обвиняемый полностью признает вину и отказывается от защиты. Счета выписывали за содержание в тюремной камере, за услуги по приведению приговора в силу, и за почтовую пересылку документов. Даже казни военнопленных, согласно Женевской конвенции, проходили после видимости трибунала.
